— Но…

— Мне не нужны в доме такие типы, как они, ты поняла, Петунья?! Когда мы взяли его, разве мы не поклялись, что искореним всю эту опасную чепуху?!

В тот вечер, вернувшись с работы, дядя Вернон совершил нечто такое, чего раньше никогда не делал, — он пришёл к Гарри в чулан.

— Где моё письмо? — спросил Гарри, как только дядя Вернон протиснулся в дверь. — Кто мне его написал?

— Никто. Оно было адресовано тебе по ошибке, — коротко пояснил дядя Вернон. — Я его сжёг.

— Не было никаких ошибок, — горячо возразил Гарри. — Там даже было написано, что я живу в чулане.

— ТИХО ТЫ! — проревел дядя Вернон, и от его крика с потолка упало несколько пауков. Дядя Вернон сделал несколько глубоких вдохов, а затем попытался улыбнуться, однако это далось ему с трудом, и улыбка получилась достаточно болезненной. — Э-э-э… кстати, Гарри, насчёт этого чулана. Твоя тётя и я тут подумали… Ты слишком вырос, чтобы и дальше жить здесь… Мы подумали, будет лучше, если ты переберёшься во вторую спальню Дадли.

— Зачем? — спросил Гарри.

— Не задавай вопросов! — рявкнул дядя Вернон. — Собирай своё барахло и тащи его наверх, немедленно!

В доме Дурслей было четыре спальни — одна для дяди Вернона и тёти Петуньи, одна для гостей (обычно в роли гостьи выступала сестра дяди Вернона Мардж), одна, где спал Дадли, и ещё одна, в которой Дадли хранил те игрушки и вещи, которые не помещались в его первой спальне. Гарри же хватило всего одного похода наверх, чтобы перенести все свои вещи из чулана. И теперь он сидел на кровати и осматривался.

Почти всё в этой комнате было поломано. Подаренная Дадли всего месяц назад, но уже неработающая видеокамера лежала на маленьком заводном танке, пострадавшем от столкновения с соседской собакой, на которую его направил Дадли. В углу стоял первый телевизор Дадли, который тот разбил ударом ноги, когда отменили показ его любимой передачи. В другом углу стояла огромная клетка, в которой когда-то жил попугай и которого Дадли обменял на духовое ружьё — а ружьё лежало рядом, и дуло его было безнадёжно погнуто, потому что Дадли как-то раз на него сел. Единственное, что в этой комнате выглядело новым, так это стоявшие на полках книги, — создавалось впечатление, что до них никогда не дотрагивались.

Снизу доносились вопли Дадли.

— Я не хочу, чтобы он там спал!… Мне нужна эта комната!… Пусть он убирается оттуда!…

Гарри вздохнул и лёг на кровать. Вчера он отдал бы всё на свете за то, чтобы оказаться здесь. Сегодня он предпочёл бы оказаться в чулане со своим письмом, чем здесь, но без письма.

На другое утро за завтраком все сидели какие-то очень притихшие. А Дадли вообще пребывал в состоянии шока. Накануне он орал во всё горло, колотил отца новой дубинкой, давился, пинал мать и подкидывал вверх свою черепаху, разбив ею стеклянную крышу оранжереи, но ему так и не вернули его вторую комнату. Что касается Гарри, то он вспоминал вчерашнее утро и жалел о том, что не распечатал своё письмо, пока был в коридоре. Дядя Вернон и тётя Петунья обменивались мрачными взглядами.

Когда за дверью послышались шаги почтальона, дядя Вернон, всё утро пытавшийся быть очень внимательным и вежливым по отношению к Гарри, потребовал, чтобы за почтой сходил Дадли. Из кухни было слышно, как тот идёт к двери, стуча своей палкой по стенам и вообще по всему, что попадалось ему на пути. А затем донёсся его крик:

— Тут ещё одно! «Мистеру Г. Поттеру, дом четыре по улице Тисовая, самая маленькая спальня».

Дядя Вернон со сдавленным криком вскочил и метнулся в коридор. Гарри рванул за ним. Дяде Вернону пришлось повалить Дадли на землю, чтобы вырвать у него из рук письмо, а это оказалось непросто, потому что Гарри сзади обхватил дядю Вернона за шею. После непродолжительной, но жаркой схватки, в которой каждый получил по нескольку ударов узловатой палкой, дядя Вернон распрямился, тяжело дыша, но зато сжимая в руке письмо, адресованное Гарри.

— Иди в свой чулан… я хотел сказать, в свою спальню, — прохрипел он, обращаясь к Гарри. — И ты, Дадли… уйди отсюда, просто уйди.

Гарри долго мерил шагами спальню. Кто-то знал, что он переехал сюда из чулана. И ещё этот кто-то знал, что он не получил первое письмо. И всё это означало, что этот кто-то попробует передать ему ещё одно письмо. И на этот раз Гарри собирался его получить. Потому что у него родился план.

Дышащий на ладан будильник, благодаря Дадли неоднократно побывавший в мастерской, зазвонил ровно в шесть часов. Гарри поспешно выключил его и быстро оделся, стараясь не шуметь, чтобы ни в коем случае не разбудить семейство Дурслей. Он бесшумно вышел из своей комнаты и, крадучись, пошёл вниз в полной темноте — включать свет было опасно.

План его заключался в том, чтобы выйти из дома, встать на углу Тисовой улицы и дождаться появления почтальона, чтобы первым забрать письма. А сейчас он крался по тёмному коридору, его сердце отчаянно прыгало в груди, и…

— А-А-А-А!

Гарри буквально взлетел в воздух, потому что наступил на что-то большое и мягкое, лежавшее на коврике у входной двери. На что-то… живое!

Наверху зажёгся свет, и Гарри с ужасом увидел, что этим большим и мягким было лицо дяди Вернона. Мистер Дурсль лежал у входной двери в спальном мешке. Не оставалось сомнений, что он сделал так именно для того, чтобы не дать Гарри осуществить задуманное. И, что тоже было несомненно, он вовсе не рассчитывал, что на него наступят.

После получасовых воплей дядя Вернон велел Гарри сделать ему чашку чая. Гарри грустно поплёлся на кухню, а когда вернулся с чаем, почту уже принесли, и теперь она лежала за пазухой у дяди Вернона. Гарри отчётливо видел три конверта с надписями, сделанными изумрудно-зелёными чернилами.

— Я хочу… — начал было он, но дядя Вернон достал письма и разорвал их на мелкие кусочки прямо у него на глазах.

В тот день дядя Вернон не пошёл на работу. Он остался дома и намертво заколотил щель для писем.

— Видишь ли, — объяснял он тёте Петунье сквозь зажатые в зубах гвозди, — если они не смогут доставлять свои письма, они просто сдадутся.

— Я не уверена, что это поможет, Вернон.

— О, у этих людей странная логика, Петунья. Они не такие, как мы с тобой, — ответил дядя Вернон, пытаясь забить гвоздь куском фруктового кекса, только что принесённого ему тётей Петуньей.

В пятницу для Гарри принесли не меньше дюжины писем. Так как они не пролезали в заколоченную щель для писем, их просунули под входную дверь, а несколько штук протолкнули сквозь маленькое окошко в туалете на первом этаже.

Дядя Вернон снова остался дома. Он сжёг все письма, а потом достал молоток и гвозди и заколотил парадную и заднюю двери, чтобы никто не смог выйти из дома. Работая, он что-то напевал себе под нос и испуганно вздрагивал от любых посторонних звуков.

В субботу ситуация начала выходить из-под контроля. Несмотря на усилия дяди Вернона, в дом попали целых двадцать четыре письма для Гарри — кто-то свернул их и засунул в две дюжины яиц, которые молочник передал тёте Петунье через окно гостиной. Молочник не подозревал о содержимом яиц, но был крайне удивлён, что в доме заколочены двери. Пока дядя Вернон судорожно звонил на почту и в молочный магазин и искал того, кому можно пожаловаться на случившееся, тётя Петунья засунула письма в кухонный комбайн и перемолола их на мелкие кусочки.

— Интересно, кому это так сильно понадобилось пообщаться с тобой? — изумлённо спросил Дадли, обращаясь к Гарри.

В воскресенье утром дядя Вернон выглядел утомлённым и немного больным, но зато счастливым.